Молитва философа ивана ильина

«Служу России» — гражданская молитва Ивана Ильина

Доклад на Первых Всероссийских Ильинских молодежных научно-богословских Чтениях (28-29 октября 2008 г.)

«Кто бы я ни был — я служу России. Не
маммоне и не просто начальству, не
карьере и не просто работодателю.
Но именно России: её спасению,
её строительству, её совершенству,
её качеству, её величию, её
оправданию перед лицом Божиим».
И.А.Ильин

Начну со стихов.

Летят облака, будто конники,

Над Клязьмой — светлы и легки.

Маячат вдали колоколенки —

Для русской души маяки.

Стою у тебя на околице,

Святая и древняя Русь.

Вот-вот за небесною конницей

Вдогонку и я соберусь.

Туда, где по рангу построены,

Ряды подравняли свои

Монахи, поэты и воины —

Поборники отчей земли.

Прощаясь с Отчизною милою,

Стою, озираясь окрест,

И, тайной наполненный силою,

Целую серебряный крест.

Чтоб так же в рассветном свечении

Мерцали церквей купола,

Чтоб Клязьма струила течение

И русской рекою была.

Чтоб слово родное, исконное

Звучало века и века,

И чтоб над землею, как конники,

Крылато неслись облака.

Молюсь, уповаю смиренно я,

Чтоб вовремя час мой настал

И князь мой святой без сомнения

В дружину меня поверстал.

Чтоб мог я, как равный меж равными,

Пополнив небесную рать,

Лететь над землей этой славною,

Незримо её охранять.

Монахи, поэты и воины — поборники русской земли. Этот образ — не только плод поэтического воображения, но и некое культурологическое обобщение, достаточно точно, передающее, на наш взгляд, иерархию основных служителей нашего Отечества: православное монашество и старцы; деятели культуры и искусства, выступающие хранителями лучших отечественных традиций и слуги государевы — воины, политики и т.д. Эта иерархия, как представляется, отвечает и знаменитой русской офицерской триаде «За Веру, Царя и Отечество» и не менее известной формуле царского министра образования С.С. Уварова «Самодержавие, Православие и Народность». Подходит она и к предмету моего выступления, ибо, Ивана Александровича Ильина — православного философа и мыслителя, воина русской национальной идеи и творца, чьи ученые труды, помимо всего наполнены еще и настоящей поэтикой и публицистическим пафосом, вполне справедливо можно отнести к любой из названных категорий поборников нашего Отечества. И, даже, точнее сказать, все три соединены в нем одном.

Лейтмотивом всей жизни И.А.Ильина и выступает идея служения России, близкая всем уже упомянутым поборникам Отечества. Особенно эта идея дорога главному служилому сословию России — русскому воинству.

«В службе — честь», — вот главный завет Петра Великого русским воинам, дошедший до нас. И, действительно, честью воина всегда считалось выполнение им своего долга. Равно, как достойное выполнение обязанностей защитника Отечества в народе называлось долгом чести. Эта, выраженная общественным сознанием мысль, нашла свое закрепление во многих нормативных актах, регламентирующих воинскую жизнь. Например, в одном из первых воинских уставов регулярной русской армии подчеркивалось: «Лучше. честно умереть, чем бесчестьем жить».[1]

Наиболее глубоко проблема духовных основ воинской нравственности и офицерской чести была исследована И.А. Ильиным. В своих работах «О сопротивлении злу силою», «Путь духовного обновления» и «Путь к очевидности», а так же ряде других, философ на основе принципа сопротивления злу силою раскрыл механизмы функционирования нравственных качеств личности, показал природу совестного акта, разработал целостную систему духовного и патриотического воспитания защитников Отечества.

Остановимся подробнее на основных идеях крупного русского мыслителя и патриота, имеющих прямое отношение к феномену офицерской чести как формы социальной престижности, к традиции служения России.

Во-первых, полемизируя с Л.Н. Толстым, И.А. Ильин высшим проявлением духовности личности воина считал борьбу со злом. Он показал сущность этой борьбы в прорыве к Вере, помноженной на Любовь: «Мудрость состоит в том, чтобы в меру необходимости мужественно вступить в неправедность, идя через нее, но не к ней, вступая в нее, чтобы уйти из нее»[2].

Во-вторых, Ильин показывает специфику воинской службы и необходимость качественного отбора будущих офицеров. «Выдержать нравственно-трагическое положение борца со злом по плечу только сильным людям, — подчеркивает он. — Не всякий способен взяться за меч и бороться им, и остаться в этой борьбе на духовной высоте. Для этого нужны не худшие, а лучшие люди, сочетающие в себе благородство и силу»[3].

В-третьих, одним из условий успешности миссии воина-защитника считал философ отношение общества к его ратному труду (второй компонент рассмотренной нами ранее модели офицерской чести). «Счастливы по сравнению с. воинами монахи, ученые, художники и созерцатели. Им дано творить доброе дело чистыми руками. Но не суд и не осуждение должны они нести политику и воину, а благодарность и молитву за них, умудрение и очищение, ибо они должны понимать, что у них руки чисты для чистого дела только потому, что у других нашлись чистые руки для нечистого дела»[4].

В-четвертых, важным является, по мнению ученого, тесная связь между нравственными и духовными качествами личности воина. Совесть, честь, благородство и служение — формируются у человека воспитанием, сутью которого выступает «пробуждение личности к духовному опыту, как истинному источнику веры, религии и всей духовной культуры вообще»[5]. Глаголом христианской нравственности считал философ совесть, называя ее источником чувства ответственности, справедливости, основным актом самоосвобождения,, главной побуждающей силой в жертве своекорыстия перед интересами дела. Голос совести, по его мнению, необходим каждому человеку, но. воину больше, чем кому бы то ни было. «Дело воина требует не только преданности, чувства чести, самообладания и храбрости, но еще и способности к убийству, к воинскому коварству и беспощадности. Плохо, если у. воина не окажется необходимых отрицательных свойств, но гораздо хуже, если в его душе исчезнут необходимые положительные качества, если начнется идеализация отрицательных свойств, их господство, если он начнет принимать дурное за хорошее, культивировать исключительно дурное и строить на нем свою деятельность»[6]. Ильин считал, что воин с заглушенной совестью не нужен никому: ни делу, ни людям, ни Богу. Такой воин уже не воин, а мародер и разбойник.

В-пятых, И.А. Ильин предложил следующий механизм функционирования духовно-нравственных качеств воина. По его утверждению, внутренняя, моральная сторона чести важнее внешней, ритуальной[7]. Процесс функционирования чести — сложная духовная работа по отделению запретного от обязательного (в контексте нашего исследования — престижного от не престижного). Грань между ними не может поддерживаться механической дисциплиной. По утверждению Ильина, нужна духовная автономия, осмысливающая дисциплину началами веры, совести и чести. Важнейшим для нравственности воина считал философ процесс духовно-нравственного очищения, включающий в себя покаяние перед боем и после него.

В-шестых, И.А. Ильин дал определение патриотизму, как пониманию Родины «от духа и для духа»[8] и определил семью основой нравственного, духовного и национально-патриотического воспитания, называя ее «островом духовной жизни, школой христианской любви, духовно-религиозной и отечественной традиции, свободного и здорового правосознания, верного восприятия авторитета и чувства частной собственности»[9].

И, наконец, И.А. Ильин разработал целостную систему духовно-нравственного и национально-патриотического воспитания. Рассмотрение этой системы, по нашему мнению, может составить тему отдельного исследования. Мы же ограничимся перечислением форм и средств, особо выделенных Ильиным, и не утративших актуальность в процессе формирования чести современного офицера. Важнейшими средством воспитания в семье назывались: привитие любви к родному языку, к поэзии, к русской песне, к территориальному величию России, как национально-государственному наследию; совместные молитвы; возбуждение интереса к отечественной истории; воспитание уважения к родной армии, как «сосредоточию волевой силы государства, организации чести, самоотверженности и служения»[10]; трудовое воспитание; художественное творчество и искусство.

Подводя некоторые итоги, можно отметить, что концепция русских религиозных мыслителей противоположна прагматической позиции рационалистов Дьюи, Джеймса, идеологии большевизма, отрицавших нравственность как божественный закон в душе человека, его духовную сущность и признающих главным законом деятельности людей принцип «цель оправдывает средства».

Значимость трудов И. А. Ильина представляется нам очевидной в попытке преодоления зависимости общественного сознания от общественного бытия, в акценте на самодостаточность личности в процессе нравственного совершенствования. И.А. Ильин, оправдывая воинское насилие при защите Отечества, определяет душеспасительную функцию религии, как главную, по отношению к процессу формирования духовно-нравственных качеств носителя профессиональной чести.

Философ справедливо замечает, что религия выполняет мирскую функцию, выступая духовной силой по отношению к обществу, освящая, обосновывая и укрепляя законную власть, обосновывая в общественном сознании необходимость защиты Отечества.

Из всего вышеизложенного можно сделать следующие выводы:

1. Русская религиозно-философская мысль накопила, сохранила и продолжает актуализировать уникальный, многообразный и живой опыт постижения духовных качеств бытия мира и человека. Непреложной и бытийственной реальностью для личности является даваемый в религии и вере опыт духовной и душевной достоверности, необходимый при формировании духовно-нравственных качеств государственного служащего и, в первую очередь, офицера.

2. В трудах русских философов (и в значительной степени в работах Ильина) сформулированы ключевые содержательные моменты русской национальной идеи: приоритет духовно-нравственных целей; государственность, державность, патриотизм; соборность, коллективизм и социальная справедливость; беспредельно глубокая диалектика всеединства, соотношения божественного и человеческого. Именно эти начала, представляются нам основополагающими принципами современной общенациональной стратегии, которая позволит сформировать высокие духовно-нравственные качества личности офицера и вывести страну из кризисной ситуации.

3. Дух и духовность по-прежнему являются главными источниками высокой нравственности, истинного патриотизма, правосознания, государственности и культуры личности. «Внутреннее, сокровенное, духовное решает вопрос о достоинстве внешнего, явного, вещественного. Ныне это должно считаться аксиомой всякой культуры и особенно христианской культуры». В таком понимании офицерская честь предстает концентрированным выражением и проявлением духовности ее носителя.

4. Критерием духовности (значит, и офицерской чести), согласно трудов И.А.Ильина и других представителей русской религиозно-философской мысли, выступает степень ясности и полноты осознания высших ценностей (Бог, Родина, Добро, Любовь, Истина, Красота) и следование им в жизни. Высшей ценностью считал И.А. Ильин такую объективную цель человека, по отношению к которой все субъективные цели являются лишь подчиненными. Эта цель придает жизни высший, подлинный смысл. Очевидно, что для офицера высшей жизненной ценностью является офицерская честь как форма социальной престижности, понимаемая с позиций духовности и гуманизма.

Таким образом, религиозно-философская компонента в свете новой культурной парадигмы позволяет уйти от однозначности и заиделогизированности оценок и добиться целостности в восприятии, осмыслении такого сложного духовно-нравственного феномена, каким является офицерская честь как форма социальной престижности. Именно такой взгляд на эту проблему позволяет по чеканной формуле И.А. Ильина «службу превратить в служение, работу в творчество, интерес во вдохновение, «дела» освятить духом Дела, заботы возвысить до замысла, жизнь освятить идеей».

Кердан Александр Борисович , доктор культурологи, профессор Уральского института бизнеса им. И.А.Ильина, писатель, председатель Ассоциации писателей Поволжья и Урала

[1] См.: Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до военной науки. Ч.I. – СПб.,1877. С.106.

[2] Ильин И.А. Путь к очевидности. – М.: Изд-во «Республика», 1993. С.121.

Молитва философа ивана ильина

Человеческий дух не знает более действительного, более чистого утешения, чем молитва. Она несет человеку сразу очищение и укрепление, успокоение и радость, благословение и целение. И тот, кто этого не испытал, пусть лучше не судит о молитве: ему самому предстоит еще добиться этого утешения в борьбе и страдании. Тогда он почувствует, что приобщился новому источнику жизни и что в нем самом началось новое бытие, о котором он прежде не имел даже представления.

Современный человек живет на земле в вечных заботах и опасениях, переходя от разочарования к болезни и от личного горя к национальным бедствиям. И не знает, что начать и как преодолеть все это; и подчас с ужасом думает о том, что этот мутный поток будет нести и заливать его вплоть до самой смерти. Однако многое зависит от него самого: это он сам увеличивает себе бремя жизни и не умеет понять истинный смысл несомого бремени. Ибо путь ему указан: ему стоит только почувствовать свою духовную свободу и открыть свое внутреннее око. Это и совершается в молитве.

Нам всем хотелось бы, чтобы наша нескладная, угнетающая и часто унизительная жизнь началась по-новому и сложилась иначе, чтобы она цвела взаимным доверием, искренним благожелательством и вдохновением. Но как достигнуть этого, мы не знаем. Близоруко рассуждая, мы говорим о «счастии», счастие незаметно вырождается у нас в «удовольствие» и «наслаждение», а в погоне за наслаждениями и удовольствиями, мы забредаем в болото и не знаем, что начать. Но путь, ведущий к жизненному обновлению, известен и не так труден: мы должны почувствовать сердцем священное в жизни, сосредоточиться на нем нашим созерцанием и зажить им, как драгоценным и самым главным. А это и есть путь молитвы.

Нам нельзя тонуть в несущественностях быта. Тот, кто живет ими, тот привыкает к пошлому существованию и сам превращается, по слову юного Гоголя, в «существователя». И вот, нам необходимо научиться верно различать духовный ранг жизненных содержаний и приучиться сосредоточивать свое внутреннее внимание на божественной сущности вещей, явлений и событий. Ибо жизненные содержания не равны, не равно-ценны, не равно-значительны. Среди них есть ничтожные и есть священные; есть такие, которые возводят душу и сообщают ей особую глубину и крепость, и есть такие, которые незаметно разлагают и обессиливают ее, делают ее мелкою, страстною и слепою. Есть такие, которыми стоит жить и есть такие, которыми не стоит жить. Надо научиться распознавать их, выбирать существенно-священные и жить ими. Тогда и сам человек станет «существенным», он поймет смысл и цель жизни и войдет в живую связь со священной сущностью зримого мира. И путь к этому умению указывает и прокладывает молитва.

И пусть не думают люди, что вступить на этот путь – зависит не от них; что бывают чрезмерно тяжелые времена, которые затрудняют молитвенное обновление жизни; и что земная человеческая власть может лишить человека внутренней свободы и поработить его несущественностями быта. Ибо на самом деле тягчайшие времена посылаются людям именно для того, чтобы они опомнились и обновились; и нет на свете земной власти, которая могла бы погасить нашу внутреннюю свободу – и прежде всего, свободу молитвы – и которая могла бы помешать нашему очищению от пошлости.

Поэтому надо признать, что жизнь сама по себе есть как бы школа молитвы или воспитание к молитве. И далее тот, кто совсем никогда не молился, может быть приведен к молитве самою жизнью. Ибо для каждого неверующего может настать время величайшей беды, когда его захваченное врасплох и потрясенное сердце вдруг начнет молиться из своей последней глубины – в такой скорбной беспомощности, такими вздохами отчаяния, такими вдохновенными призывами, о коих он дотоле и не помышлял. Тогда он почувствует как бы землетрясение во всем своем естестве, и неведомое пламя охватит его душу. Может быть даже так, что человек при этом сам не будет знать, к Кому он взывает, и уже совсем не будет представлять себе, откуда и какое может прийти спасение. Он взывает к Кому-то, Кто все может, даже и невозможное; он молит этого Неизвестного о помощи, которая уже не в человеческих силах, – молит в твердой уверенности, что есть на свете истинная Благость и она внемлет ему. И к этой неведомой, но всемогущей Благости он и обращается с молитвой, которая, как водный поток, внезапно прорывает все прежние плотины… Он говорит с этим Существом так, как если бы он видел Его перед собою, как если бы он знал Его от века…

И потом, когда проходит этот порыв, у него остается такое чувство, что он всегда веровал в этого Всеблагого-Всемогущего, всегда предполагал Его присутствие – каждым дыханием своим, и вот, только теперь впервые нашел Его. То, чего ему доселе недоставало, был душевный подъем к молитвенному вдохновению. Ему нужно было мужество сердца, чтобы противостать всем своим и чужим предрассудкам; нужна была цельность души, возникшая ныне из инстинктивного отчаяния; ему нужна была мудрость сердца, которая восторжествовала бы над глупостью ума; вдохновение, не посещавшее душу в пыли и грязи. Может быть, он уже и сам замечал это, ибо чувствовал себя расколотым и исцеленным. Может быть, он даже мучился этим, но не умел или не хотел преодолеть в себе внутреннюю раздвоенность, и потому «запрещал» себе молитву по соображениям «внутренней честности»… В этом обнаруживается вообще влияние нашей эпохи, «верующей» в ум, в анализ и культивирующей всяческое разложение… И только великие бедствия нашего времени дают людям способность преодолеть эти внутренние препятствия: они потрясают все наше существо до корня, смывают предрассудки, обнажают наше трепещущее чувствилище и превращают жизнь в действительную школу молитвы.

Дело в том, что настоящая молитва требует всего человека и захватывает его целиком. Она может излиться и в связных словах, но она может и не найти их, и молящийся будет вместе с Андреем Юродивым лишь восклицать в слезах: «Господи! Господи!! Господи. » И это единое, сердцем насыщенное слово будет весить более, чем множество душевно-полупустых слов. Молитва может найти себе выражение и в благочестивых движениях и обрядах; но бывают и такие молитвы, при которых внешние движения и свершения отпадают совсем. Тяжело раненный не может даже перекреститься. Неподвижно лежащий в окопе не смеет даже пошевелиться. А люди, живущие в эпоху гонения на веру, во время церковного террора, вырабатывают в себе умение молиться внутренней молитвой сердца, которая горит внутренним огнем при совершенно неподвижном, ничего не выражающем лице.

Это пламя внутренней молитвы и есть важнейшее и драгоценнейшее в религии. Оно требует всю душу человека. Здесь все цвета сливаются в белый цвет; все способности души – в единую силу. Феофан Затворник описывает это состояние так: «собранный должен гореть». Здесь мысль не думает, не анализирует, не размышляет, не сомневается, но отдает свою пристальность, свою интенсивность в общий и единый огонь. Здесь нет отдельных волевых решений, но вся стремящая сила воли направлена целиком к единому Предмету. Сердце с его глубоким и нежным чувствилищем становится главным горном души; именно в нем сосредоточивается и сила созерцания, исходя из него и возвращаясь в него.

Вот почему молитва есть некий сердечный жар, который все вовлекает в себя, расплавляет и делает текучим. Она есть некий духовный свет, собирающий лучи, подобно увеличительному стеклу, в единый центр: в этом центре начинается горение. Неопытному человеку нередко кажется, что это горение есть его личное, субъективное состояние, которым все и ограничивается. Но на самом деле это горение вводит личную душу в сверхличное Пламя, отзывающееся на личный призыв и включающее в Себя лично-воз-горевшееся сердце. Человеческий огонь может и должен приобщаться в молитве Божьему Пламени – и в этом состоит таинственный смысл и благодатная сила молитвы. Сердце человеха воспламеняется божественным Огнем и уподобляется «неопалимой купине». Личный огонь растворяется в Божием и человек теряет себя в Его Огнилище. В настоящей молитве человек забывает и теряет себя: он уже не полнит, что он «есть», не ощущает своего земного естества; он видит и чувствует себя как бы в некоем огненном столпе, восходящем вверх, и слышит, как из души его восходят «неизреченные воздыхания» «самого Духа» (Рим 8:26)… И в этом свете и огне он остается дотоле, доколе выносят его сердце и дыхание.

Возвращаясь к себе после такой молитвы, человек чувствует себя так, как если бы он удостоился посетить свою исконную и священную родину; или еще, – как если бы обновилось самое естество (субстанция) его духовной личности; как если бы его смыл благодатный поток чистоты видения и ведения, утешения и покоя. Он удостоверился в том, что истинная благость и истинная Сила суть едино; он чувствует себя приобщившимся этой благодатной силе; он напился из источника жизни и любви.

После такой молитвы, – даже если она продолжалась всего единую минуту, – у человека остается в сердце некий неугасающий, сияющий угль, который разливает свое сияние через все внутренние пространства личной души и всегда готов снова вспыхнуть лично-сверхличным пламенем. Это можно было бы и так описать: от настоящей молитвы остается в душе тихое, тайное, бессловесное молитвова-ние, подобное немеркнущему, спокойному, но властному свету. Оно непрестанно излучается из глубины сердца, как бы желая осветить и освятить все жизненные содержания души. Это как бы тихое дуновение Божие, идущее из потустороннего мира. Это есть как бы незакрывающаяся дверь в алтарь, к священному месту Божьего присутствия. И отсюда у человека возникает это дивное чувство, будто Потустороннее стало посюсторонним для его сердца и совести.

А между тем, жизнь совершает свой неудержимый ход: и человеку иногда кажется, что не произошло ничего особенного, только, что в нем живет это сияние безмолвной, тихо-трепетной молитвы, ни о чем не просящей и ничего не домогающейся, и что он знает об этой открытой ему двери соединения, и знает, что она ведет к ключу целительной воды. Поэтому он может вершить свои жизненные дела, есть, пить и спать, напряженно работать и предаваться отдыху, а внутренний свет не покидает его: он будет мерою вспыхивать и очищать его душу, светить ему во всех его жизненных делах, освещая в них добро и зло, утверждая его в благе и отнимая у него возможность совершать злые, черствые, низкие и пошлые поступки. Человек может забывать про этот, тихо тлеющий в нем, угль безмолвной молитвы; но угль этот будет неосязаемо вершить свое великое дело – жизнеосмыслива-ющее, очистительное, освящающее и исцеляющее. И стоит только человеку опять постучать в эту дверь и воззвать к этому свету – и снова разгорится огонь, запоет сердце, заструится живая любовь, заговорит чистая совесть и раскроется перед ним дверь в потусторонний мир с дивной перспективой личного бессмертия. И опять он почувствует себя у брега земной жизни и услышит дыхание Божие в себе и в мире.

Так, есть молитва изнеможения, произносимая со многими слезами и дающая укрепление: «Господи, не могу больше»…

И есть молитва без слов и без слез, мгновенная, созерцательно-лучевая: единый взгляд духовного ока, направленный горе – «Он есть, Он бдит, и я есмь Его орудие». Это молитва утешения и силы.

И есть молитва сердечного тепла, подобная этой: коснуться в самом себе Его неугасающего угля; и только.

А в путях и страданиях личной жизни всегда будет иметь судьбоносное значение молитва служения и одоления: «Вот я, перед Тобою, Господи, слуга Твой, ищущий только воли Твоей. Научи меня верно служить Тебе всяким дыханием и деянием моим. Пошли мне силы Твоей, мудрости Твоей, вдохновения Твоего. Не отдай меня на поругание врагам Твоим; изведи меня от угроз их. И соблюди мою свободу в жизни и творчестве, ибо свобода моя – в свершении воли Твоей».

И на этих путях жизнь становится школой молитвы, а молитва – истинным источником жизни и творческой силы.

Владимир Путин как последователь Ивана Ильина?

Послание Президента стало, по сути, презентацией национальной идеи

1. Многие уже отметили упоминание имени русского философа Ивана Ильина в ежегодном президенском послании СФ. Так, председатель Конституционного Суда В.Зорькин сказал, что воспринял это как «ориентир, стратегическое направление движения на долгие годы». «Ильин — это отец российской стратегии сильного государства, основанного на праве, рациональной экономике и гуманизме; государства, не вмешивающегося в личную жизнь граждан, но определяющего приоритеты и направления развития страны». Такого же мнения придерживаются и многие комментаторы.

Ивана Ильина уже популяризировал Никита Михалков, к нему обращался Солженицын, Валентин Распутин. Конечно, то, что имя это озвучил президент, не может быть случайным. В истории нашей философии Ильин занимает особое место. Кажется, что само Провидение поставило его в качестве верного образа русской мысли в то самое время, когда ее извратило кривое зеркало большевизма. Символично, что первой серьезной работой Ильина стала его разгромная критика статьи Ленина (подписанной псевдонимом В. Ильин) «Материализм и эмпириокритицизм».

Успешная власть, тем более в России должна быть традиционна и консервативна. «Мы не изобретаем никаких новшеств, а стремимся использовать все то, что было накоплено европейской цивилизацией и мировой историей» говорит президент в послании, последовательно следуя за Ильиным: «Мы должны заботиться не об оригинальности нашей, а о предметности нашей души и нашей культуры, оригинальность же приложиться сама, расцветая непреднамеренно и непосредственно. Дело совсем не в том, чтобы быть ни на кого не похожим. Нам надо не отталкиваться от других народов, а уходить в собственную глубину и восходить из нее к Богу».

Пушкин, как известно, насквозь цитатен, что не мешает ему оставаться, по слову того же Ильина, «солнечным центром нашей истории». Ибо Пушкин — не столько со-чинитель, сколько у-чинитель русского космоса, выстраивающий иерархию ценностей (которые, конечно же, не оригинальнее, чем у других народов), но выстраивающий их в русском порядке. И это имеет в виду Ильин, когда говорит, что русская цивилизация есть цивилизация сердца, в отличии от западной цивилизации разума: «Русская идея есть идея свободно и предметно созерцающего сердца«: «Там, где русский человек жил и творил из этого акта, — он духовно осуществлял свое национальное своеобразие и производил свои лучшие создания — во всем: в праве и в государстве, в одинокой молитве и в общественной организации, в искусстве и в науке, в хозяйстве и в семейном быту, в церковном алтаре и на царском престоле» (Собр. Соч. Т.1. С. 424).

4. Все дальнейшее содержание послания целиком находится в заданной идеями Ильина парадигме. Определив главную направляющую национальной идеи, Путин последовательно проецирует ее на «развитие гражданского общества» в целом (цитируя слова царского премьера Витте о том, что истинными созидателями государства являются все граждане), и на этику в частности (цитируя теоретика государства и права, психолога Льва Петражицкого: «обязанность помогать нуждающимся, аккуратно платить рабочим условленную плату — это в первую очередь этические нормы»). По существу президент выстраивает здесь внятный вектор ценностных ориентиров: идея — общество — человек. А осуществление цели («свободное общество свободных людей») обусловил соблюдением этических норм: «В России право и мораль, политика и нравственность традиционно признавались понятиями близкими и соотносимыми. их взаимосвязь была декларируемым идеалом и целью». Наконец, был поставлен и точный диагноз главной общественной болезни: «многие трудности современной российской экономики и политики уходят своими корнями именно в проблему недоверия состоятельному классу со стороны подавляющего большинства российского общества».

Думаю, что выстраивание всей этой ценностной иерархии (включая и другие ключевые моменты послания: общественный контроль за свободой слова, внимание к учителям и образованию, демографическая политика, то есть желание остановить вымирание населения, алкоголизм, наркоманию и т.д.), дает основание говорить если и не о состоявшейся презентации национальной идеи, то о весьма явном намеке на ее наличие. Выбор же ее главного апологета закономерен и, на редкость, удачен. Ильин — философ взвешенный и ответственный, свободный как от политического и философского романтизма (например, Бердяева) так и от всякого рода фундаментализма. Таким образом, ежегодное послание президента СФ 2005 года можно смело назвать революционным и переломным по мысли и по духу, а все прозвучавшее в нем — как нельзя более своевременным (если, конечно, можно назвать своевременным внезапное просветление в момент угасания последней надежды). Но, по всей видимости, это и есть тот самый, искомый, «третий путь» России — по другому у нас не бывает.

Заметим, напоследок, что поставщиком грядущего тоталитарного проекта (на этот раз глобального), обещает стать именно либеральная идеология. Режиму, который будет, вероятно, иметь характер «информационной зависимости» и утверждаться на демагогии «свободы личности» при очевидном ее окончательном закабалении, реальную альтернативу противопоставить может только Россия; противопоставить ценности вечные, утвержденные на христианской любви, милосердии и великой пушкинской культуре. Есть, конечно, и другие пути: «плюральный», как пишет Никита Гараджа или «тотальный». Но либеральный проект грозит России окончательной деморализацией и гибелью, а любая фундаменталистская идеология может стать еще более страшной проекцией большевизма в ХХI веке. Мысль Ивана Ильина — это мощнейшее противоядие против подобных путей. И слава Богу, что у России есть такой философ и что он сегодня оказывается востребован властью.

Кстати, цитата, прозвучавшая в послании президента, взята из статьи Ильина «Основная задача грядущей России», название которой, конечно, тоже весьма символично. Какие же конкретные положения и задачи прослежены Ильиным и какое воплощение они могут найти в действительности — тема другого разговора.

Организации, запрещенные на территории РФ: «Исламское государство» («ИГИЛ»); Джебхат ан-Нусра (Фронт победы); «Аль-Каида» («База»); «Братья-мусульмане» («Аль-Ихван аль-Муслимун»); «Движение Талибан»; «Священная война» («Аль-Джихад» или «Египетский исламский джихад»); «Исламская группа» («Аль-Гамаа аль-Исламия»); «Асбат аль-Ансар»; «Партия исламского освобождения» («Хизбут-Тахрир аль-Ислами»); «Имарат Кавказ» («Кавказский Эмират»); «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана»; «Исламская партия Туркестана» (бывшее «Исламское движение Узбекистана»); «Меджлис крымско-татарского народа»; Международное религиозное объединение «ТаблигиДжамаат»; «Украинская повстанческая армия» (УПА); «Украинская национальная ассамблея – Украинская народная самооборона» (УНА — УНСО); «Тризуб им. Степана Бандеры»; Украинская организация «Братство»; Украинская организация «Правый сектор»; Международное религиозное объединение «АУМ Синрике»; Свидетели Иеговы; «АУМСинрике» (AumShinrikyo, AUM, Aleph); «Национал-большевистская партия»; Движение «Славянский союз»; Движения «Русское национальное единство»; «Движение против нелегальной иммиграции».

Молитва философа ивана ильина

Человеческий дух не знает более действительного, более чистого утешения, чем молитва. Она несет человеку сразу очищение и укрепление, успокоение и радость, благословение и целение. И тот, кто этого не испытал, пусть лучше не судит о молитве: ему самому предстоит еще добиться этого утешения в борьбе и страдании. Тогда он почувствует, что приобщился новому источнику жизни и что в нем самом началось новое бытие, о котором он прежде не имел даже представления.

Современный человек живет на земле в вечных заботах и опасениях, переходя от разочарования к болезни и от личного горя к национальным бедствиям. И не знает, что начать и как преодолеть все это; и подчас с ужасом думает о том, что этот мутный поток будет нести и заливать его вплоть до самой смерти. Однако многое зависит от него самого: это он сам увеличивает себе бремя жизни и не умеет понять истинный смысл несомого бремени. Ибо путь ему указан: ему стоит только почувствовать свою духовную свободу и открыть свое внутреннее око. Это и совершается в молитве.

Нам всем хотелось бы, чтобы наша нескладная, угнетающая и часто унизительная жизнь началась по-новому и сложилась иначе, чтобы она цвела взаимным доверием, искренним благожелательством и вдохновением. Но как достигнуть этого, мы не знаем. Близоруко рассуждая, мы говорим о «счастии», счастие незаметно вырождается у нас в «удовольствие» и «наслаждение», а в погоне за наслаждениями и удовольствиями, мы забредаем в болото и не знаем, что начать. Но путь, ведущий к жизненному обновлению, известен и не так труден: мы должны почувствовать сердцем священное в жизни, сосредоточиться на нем нашим созерцанием и зажить им, как драгоценным и самым главным. А это и есть путь молитвы.

Нам нельзя тонуть в несущественностях быта. Тот, кто живет ими, тот привыкает к пошлому существованию и сам превращается, по слову юного Гоголя, в «существователя». И вот, нам необходимо научиться верно различать духовный ранг жизненных содержаний и приучиться сосредоточивать свое внутреннее внимание на божественной сущности вещей, явлений и событий. Ибо жизненные содержания не равны, не равно-ценны, не равно-значительны. Среди них есть ничтожные и есть священные; есть такие, которые возводят душу и сообщают ей особую глубину и крепость, и есть такие, которые незаметно разлагают и обессиливают ее, делают ее мелкою, страстною и слепою. Есть такие, которыми стоит жить и есть такие, которыми не стоит жить. Надо научиться распознавать их, выбирать существенно-священные и жить ими. Тогда и сам человек станет «существенным», он поймет смысл и цель жизни и войдет в живую связь со священной сущностью зримого мира. И путь к этому умению указывает и прокладывает молитва.

И пусть не думают люди, что вступить на этот путь – зависит не от них; что бывают чрезмерно тяжелые времена, которые затрудняют молитвенное обновление жизни; и что земная человеческая власть может лишить человека внутренней свободы и поработить его несущественностями быта. Ибо на самом деле тягчайшие времена посылаются людям именно для того, чтобы они опомнились и обновились; и нет на свете земной власти, которая могла бы погасить нашу внутреннюю свободу – и прежде всего, свободу молитвы – и которая могла бы помешать нашему очищению от пошлости.

Поэтому надо признать, что жизнь сама по себе есть как бы школа молитвы или воспитание к молитве. И далее тот, кто совсем никогда не молился, может быть приведен к молитве самою жизнью. Ибо для каждого неверующего может настать время величайшей беды, когда его захваченное врасплох и потрясенное сердце вдруг начнет молиться из своей последней глубины – в такой скорбной беспомощности, такими вздохами отчаяния, такими вдохновенными призывами, о коих он дотоле и не помышлял. Тогда он почувствует как бы землетрясение во всем своем естестве, и неведомое пламя охватит его душу. Может быть даже так, что человек при этом сам не будет знать, к Кому он взывает, и уже совсем не будет представлять себе, откуда и какое может прийти спасение. Он взывает к Кому-то, Кто все может, даже и невозможное; он молит этого Неизвестного о помощи, которая уже не в человеческих силах, – молит в твердой уверенности, что есть на свете истинная Благость и она внемлет ему. И к этой неведомой, но всемогущей Благости он и обращается с молитвой, которая, как водный поток, внезапно прорывает все прежние плотины… Он говорит с этим Существом так, как если бы он видел Его перед собою, как если бы он знал Его от века…

И потом, когда проходит этот порыв, у него остается такое чувство, что он всегда веровал в этого Всеблагого-Всемогущего, всегда предполагал Его присутствие – каждым дыханием своим, и вот, только теперь впервые нашел Его. То, чего ему доселе недоставало, был душевный подъем к молитвенному вдохновению. Ему нужно было мужество сердца, чтобы противостать всем своим и чужим предрассудкам; нужна была цельность души, возникшая ныне из инстинктивного отчаяния; ему нужна была мудрость сердца, которая восторжествовала бы над глупостью ума; вдохновение, не посещавшее душу в пыли и грязи. Может быть, он уже и сам замечал это, ибо чувствовал себя расколотым и исцеленным. Может быть, он даже мучился этим, но не умел или не хотел преодолеть в себе внутреннюю раздвоенность, и потому «запрещал» себе молитву по соображениям «внутренней честности»… В этом обнаруживается вообще влияние нашей эпохи, «верующей» в ум, в анализ и культивирующей всяческое разложение… И только великие бедствия нашего времени дают людям способность преодолеть эти внутренние препятствия: они потрясают все наше существо до корня, смывают предрассудки, обнажают наше трепещущее чувствилище и превращают жизнь в действительную школу молитвы.

Дело в том, что настоящая молитва требует всего человека и захватывает его целиком. Она может излиться и в связных словах, но она может и не найти их, и молящийся будет вместе с Андреем Юродивым лишь восклицать в слезах: «Господи! Господи!! Господи. » И это единое, сердцем насыщенное слово будет весить более, чем множество душевно-полупустых слов. Молитва может найти себе выражение и в благочестивых движениях и обрядах; но бывают и такие молитвы, при которых внешние движения и свершения отпадают совсем. Тяжело раненный не может даже перекреститься. Неподвижно лежащий в окопе не смеет даже пошевелиться. А люди, живущие в эпоху гонения на веру, во время церковного террора, вырабатывают в себе умение молиться внутренней молитвой сердца, которая горит внутренним огнем при совершенно неподвижном, ничего не выражающем лице.

Это пламя внутренней молитвы и есть важнейшее и драгоценнейшее в религии. Оно требует всю душу человека. Здесь все цвета сливаются в белый цвет; все способности души – в единую силу. Феофан Затворник описывает это состояние так: «собранный должен гореть». Здесь мысль не думает, не анализирует, не размышляет, не сомневается, но отдает свою пристальность, свою интенсивность в общий и единый огонь. Здесь нет отдельных волевых решений, но вся стремящая сила воли направлена целиком к единому Предмету. Сердце с его глубоким и нежным чувствилищем становится главным горном души; именно в нем сосредоточивается и сила созерцания, исходя из него и возвращаясь в него.

Вот почему молитва есть некий сердечный жар, который все вовлекает в себя, расплавляет и делает текучим. Она есть некий духовный свет, собирающий лучи, подобно увеличительному стеклу, в единый центр: в этом центре начинается горение. Неопытному человеку нередко кажется, что это горение есть его личное, субъективное состояние, которым все и ограничивается. Но на самом деле это горение вводит личную душу в сверхличное Пламя, отзывающееся на личный призыв и включающее в Себя лично-воз-горевшееся сердце. Человеческий огонь может и должен приобщаться в молитве Божьему Пламени – и в этом состоит таинственный смысл и благодатная сила молитвы. Сердце человеха воспламеняется божественным Огнем и уподобляется «неопалимой купине». Личный огонь растворяется в Божием и человек теряет себя в Его Огнилище. В настоящей молитве человек забывает и теряет себя: он уже не полнит, что он «есть», не ощущает своего земного естества; он видит и чувствует себя как бы в некоем огненном столпе, восходящем вверх, и слышит, как из души его восходят «неизреченные воздыхания» «самого Духа» (Рим 8:26)… И в этом свете и огне он остается дотоле, доколе выносят его сердце и дыхание.

Возвращаясь к себе после такой молитвы, человек чувствует себя так, как если бы он удостоился посетить свою исконную и священную родину; или еще, – как если бы обновилось самое естество (субстанция) его духовной личности; как если бы его смыл благодатный поток чистоты видения и ведения, утешения и покоя. Он удостоверился в том, что истинная благость и истинная Сила суть едино; он чувствует себя приобщившимся этой благодатной силе; он напился из источника жизни и любви.

После такой молитвы, – даже если она продолжалась всего единую минуту, – у человека остается в сердце некий неугасающий, сияющий угль, который разливает свое сияние через все внутренние пространства личной души и всегда готов снова вспыхнуть лично-сверхличным пламенем. Это можно было бы и так описать: от настоящей молитвы остается в душе тихое, тайное, бессловесное молитвова-ние, подобное немеркнущему, спокойному, но властному свету. Оно непрестанно излучается из глубины сердца, как бы желая осветить и освятить все жизненные содержания души. Это как бы тихое дуновение Божие, идущее из потустороннего мира. Это есть как бы незакрывающаяся дверь в алтарь, к священному месту Божьего присутствия. И отсюда у человека возникает это дивное чувство, будто Потустороннее стало посюсторонним для его сердца и совести.

А между тем, жизнь совершает свой неудержимый ход: и человеку иногда кажется, что не произошло ничего особенного, только, что в нем живет это сияние безмолвной, тихо-трепетной молитвы, ни о чем не просящей и ничего не домогающейся, и что он знает об этой открытой ему двери соединения, и знает, что она ведет к ключу целительной воды. Поэтому он может вершить свои жизненные дела, есть, пить и спать, напряженно работать и предаваться отдыху, а внутренний свет не покидает его: он будет мерою вспыхивать и очищать его душу, светить ему во всех его жизненных делах, освещая в них добро и зло, утверждая его в благе и отнимая у него возможность совершать злые, черствые, низкие и пошлые поступки. Человек может забывать про этот, тихо тлеющий в нем, угль безмолвной молитвы; но угль этот будет неосязаемо вершить свое великое дело – жизнеосмыслива-ющее, очистительное, освящающее и исцеляющее. И стоит только человеку опять постучать в эту дверь и воззвать к этому свету – и снова разгорится огонь, запоет сердце, заструится живая любовь, заговорит чистая совесть и раскроется перед ним дверь в потусторонний мир с дивной перспективой личного бессмертия. И опять он почувствует себя у брега земной жизни и услышит дыхание Божие в себе и в мире.

Так, есть молитва изнеможения, произносимая со многими слезами и дающая укрепление: «Господи, не могу больше»…

И есть молитва без слов и без слез, мгновенная, созерцательно-лучевая: единый взгляд духовного ока, направленный горе – «Он есть, Он бдит, и я есмь Его орудие». Это молитва утешения и силы.

И есть молитва сердечного тепла, подобная этой: коснуться в самом себе Его неугасающего угля; и только.

А в путях и страданиях личной жизни всегда будет иметь судьбоносное значение молитва служения и одоления: «Вот я, перед Тобою, Господи, слуга Твой, ищущий только воли Твоей. Научи меня верно служить Тебе всяким дыханием и деянием моим. Пошли мне силы Твоей, мудрости Твоей, вдохновения Твоего. Не отдай меня на поругание врагам Твоим; изведи меня от угроз их. И соблюди мою свободу в жизни и творчестве, ибо свобода моя – в свершении воли Твоей».

И на этих путях жизнь становится школой молитвы, а молитва – истинным источником жизни и творческой силы.